Суперпрецедент. Часть вторая. 1915 - 1946 годы

В подборку судебных докладов за 1915 – 1945 годы вошли следующие дела:

1. Dunlop Pneumatic Tyre Company, Limited v. Selfridge and Company, Limited. 1915 год. Дело о несостоявшемся агентировании.

2. Attorney-General v. De Keyser’s Royal Hotel, Limited. 1920 год. Дело о военной реквизиции.

3. The King v. Sussex Justices, 1923 год. Дело о сущности правосудия.

4. More v. Weaver. 1928 год. Дело об иммунитете от обвинений в клевете.

5. M’Alister (or Donoghue) v. Stevenson. 1932 год. Дело об ответственности производителя за недостатки товара перед потребителем, не являющимся его непосредственным покупателем.

6. Woolmington v. The Director of Public Prosecutions. 1935 год. Дело о сомнениях в пользу обвиняемого.

7. The Commissioner of Inland Revenue v. His Grace The Duce of Westminster, 1935 – 1936 годы. Дело о налоговой оптимизации.

8. Liversidge v. Sir John Anderson and Another. 1941 год. Дело об административном лишении свободы на основании подозрения.

9. Perrin and Others v. Morgan and Others. 1943 год. Дело о толковании понятия денег в завещании.

10. Young v. Bristol Aeroplane Company, Limited. 1944 год. Дело о прецедентном характере для суда его собственных решений.

1. Dunlop Pneumatic Tyre Company, Limited v. Selfridge and Company, Limited. 1915 год. Дело о несостоявшемся агентировании.

Установление со стороны производителя товара в какой-либо форме контроля за ценовой политикой, которой обязаны придерживаться закупщики этого товара, не означает, что такие закупщики выступают агентами производителя при сбыте ими товара третьим лицам, если такие закупщики действуют при этом от своего имени и за свой счет.

Как нетрудно догадаться, компания Dunlop, которая в этом деле выступила истцом и апеллянтом, производила шины для автотранспортных средств и торговала ими. Главным коммерческим специалитетом компании являлась особая схема взаимодействия с перепродавцами, которые закупали шины у компании оптовыми партиями различного объема и выставляли их в своей розничной торговле, либо перепродавали другим оптовикам или магазинам.

Схема была призвана постоянно поддерживать цены на шины на приемлемом для Dunlop уровне, позволять ей контролировать рынок и эффективно бороться с конкурентами.

Закупщики в обмен на предоставление им определенной скидки к отпускной цене шин со склада компании (прейскурантной цене) принимали на себя обязательство не продавать шины розничным потребителям по цене, ниже указанной в прейскуранте компании Dunlop, а при продаже другим оптовикам или розничным торговцам – по цене, ниже указанной в прейскуранте за вычетом согласованной с Dunlop скидки. Также закупщики обязывались в качестве агентов Dunlop при продаже шин любым коммерческим покупателям заключать с ними аналогичные соглашения: цена не ниже прейскуранта Dunlop за вычетом согласованной скидки при продаже коммерсантам и безо всякой скидки при продаже конечным потребителям.

Ответчиком по иску и по апелляционной жалобе выступила компания розничной торговли Selfridge, содержавшая несколько магазинов по продаже изделий автотранспортного ассортимента, а одним из закупщиков продукции Dunlop являлась компания A.J. Dew & Co, приобретавшая партии шин, автомобильных запасных частей и принадлежностей для перепродажи их розничным торговцам.

По соглашению, заключенному между Dunlop и компанией Dew & Co, в обмен на скидку от прейскурантной цены закупщик согласился в течение года приобрести у производителя шины на сумму в 2 тысячи фунтов. Также закупщик принял на себя обязательство не снижать цену на шины при их перепродаже розничным покупателям ниже прейскурантной цены, а при перепродаже шин коммерческим – предоставлять согласованную с Dunlop скидку. Наконец, закупщик обязался также не реализовывать шины ни одному из покупателей, внесенных Dunlop в «черный список» нарушителей ценового сговора. За неисполнение обязательств по контракту закупщик должен был выплатить Dunlop по 5 фунтов за каждую шину в качестве убытков за прекращение сотрудничества, а также предусмотренный контрактом штраф.

Через некоторое время к ответчику – торговой компании Selfridge - обратилось несколько граждан-покупателей с заказами на приобретение шин производства Dunlop. Заказы были приняты и оформлены по цене продажи шин ниже прейскурантной цены производителя.

Торговая компания Selfridge переслала заказ своему поставщику - компании Dew & Co, которая, в свою очередь, приобрела требуемое количество шин у Dunlop и отправила их торговой компании с приложением для подписания контракта о поддержании требуемого производителем уровня цен. Контракт был подписан.

Несмотря на заключение контракта о ценовом сговоре, торговая компания Selfridge продала некоторым своим покупателям заказанные ими ранее шины Dunlop по цене заказа, которая была ниже прейскурантной цены.

Разница между прейскурантной ценой и ценой продажи составляла всего 7 шиллингов, и речь шла всего лишь о двух проданных в нарушение ценового контракта шинах, но дело было не в деньгах, а в принципе. Стоит дать послабление хотя бы один раз, и вся отлаженная схема сбыта шин Dunlop рухнет. Узнав о случившемся самоволии, Dunlop немедленно обратилась в суд, причем не к своему закупщику Dew & Co, который надлежащим образом выполнил условия ценового контракта, а к торговой компании Selfridge, с которой у Dunlop никаких прямых взаимоотношений не было.

В своем иске Dunlop требовала выдать судом интердикт на запрет торговой компании реализовывать продукцию Dunlop в нарушение условий ценового контракта, а также взыскать с торговой компании оговоренные в нем убытки. Свой иск Dunlop обосновывала тем, что контракт о поддержании цен, заключенный между закупщиком Dew & Co и розничным торговцем Selfridge, на самом деле являлся контрактом между Selfridge и Dunlop, а закупщик при его заключении выступил только лишь как агент производителя шин.

Естественно, что торговая компания возразила на это тем, что никаких непосредственных отношений между ней и Dunlop никогда не было, а контракт заключен торговой компанией с ее постоянным поставщиком компанией Dew & Co, и в этом контракте Dunlop никакого участия не принимает.

Суд первой инстанции встал на сторону Dunlop и присудил ей ко взысканию с торговой компании 10 фунтов - по 5 фунтов с каждой «неправильно» проданной шины, а также выдал интердикт о запрете реализовывать шины Dunlop по цене ниже прейскурантной.

Апелляционный суд, в которой обратилась торговая компания Selfridge, отменил это решение и принял сторону ответчика. Суд не нашел никаких признаков заключения ценового соглашения непосредственно между торговой компанией и Dunlop при посредничестве агента.

Естественно, что производитель шин на этом остановиться не мог и дело отправилось на рассмотрение в высшую судебную инстанцию – Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента (с 2005 года – Верховный суд Великобритании).

В поддержку своей жалобы на решение Апелляционного суда представители Dunlop выдвинули в высшем суде следующие аргументы:

в установленных отношениях Dunlop являлась инкогнито-принципалом, т.е. принципалом, личность которого не была раскрыта;

несмотря на то, что в качестве стороны в ценовом контракте от своего имени фигурировала Dew & Co, она выступала в качестве агента, и ответчик знал об этом;

тот факт, что формальный обмен встречным удовлетворением по ценовому контракту происходил без участия Dunlop, не говорит в пользу того, что Dunlop не являлся принципалом и не мог участвовать в отношениях сторон. Известно и подтверждено судебной практикой, что агент может исполнять заключенный им в пользу принципала контракт за свой счет, и это само по себе не устраняет агентский характер заключенной сделки;

фактически обмен встречным удовлетворением произошел и в отношениях между Dunlop и ответчиком. Dunlop, о чем знал ответчик, позволила своему агенту - компании Dew & Co - продать шины ответчику на льготных условиях, благодаря чему ответчик получил коммерческое преимущество и выгоду, в обмен на которые обязан был соблюдать условия ценового соглашения.

Со своими докладами по существу рассматриваемого спора выступили все принявшие участие в судебном заседании лорды-судьи.

Фундаментальным принципом учения о контрактах в английском праве является тот, что только сторона контракта имеет право требовать исполнения договорного обязательства и защищать это право в суде. Наличие такого права у третьего лица, не участвующего в контракте, английским правом не признается. Оно может иметь место при использовании некоторых иных конструкций, например, при исполнении траста, но только не контракта.

Закон о контрактах в пользу третьих лиц был принят Парламентом страны только в 1999 году (Contracts (Rights of Third Parties) Act). Свое признание в судебной практике такие контракты получили немного раньше.

Вторым фундаментальным принципом является тот, что требовать исполнения обязательства по простому контракту можно только при условии предоставления другой стороне контракта или указанному ей третьему лицу встречного удовлетворения.

Оба этих принципа не разделяются в полной мере некоторыми континентальными юрисдикциями, а также в Шотландии, но здесь, в Англии, они установлены незыблемо.

Наконец, существует и третье правило. Неназванный в контракте принципал может преследовать своим иском другую сторону контракта только в том случае, если при заключении контракта первая сторона действительно действовала в качестве агента такого принципала. Но и в этом случае для получения права на иск неназванный в контракте принципал должен предоставить другой стороне контракта непосредственно сам или через своего агента встречное удовлетворение.

В рассматриваемом случае скидка от прейскурантной цены, на получение которой закупщик имел право на основании своего договора с апеллянтом, была предоставлена ответчику не апеллянтом, но именно закупщиком за его собственный счет. Именно закупщик из своей скидки предоставил скидку ответчику, что и явилось встречным удовлетворением по ценовому контракту, заключенному закупщиком с ответчиком. Участие в этих отношениях апеллянта, компании Dunlop, не усматривается.

Закупщик продал ответчику шины, которые сам приобрел у апеллянта, воспользовавшись предоставленной именно ему, закупщику, скидкой. Продажа ответчику шин была осуществлена не во исполнение контракта, заключенного с Dunlop, а во исполнение другого и отдельного контракта.

Возможно, что апеллянт в силу заключенного с закупщиком ценового соглашения приобрел некоторые права требовать соблюдения уровня цен ответчиком, но, будучи третьим посторонним лицом в контракте, он не может заявлять ответчику какие-либо возражения и отстаивать их в суде.

Даже если предположить, что закупщик действовал в качестве агента компании Dunlop, встречное удовлетворение ответчика было произведено за счет закупщика, но не Dunlop как принципала.

Два контракта, по одному из которых лицо действует в качестве принципала, а по другому – в качестве агента, могут быть заключены в форме одного документа, но все равно это будут разные контракты. В одном и том же контракте одна из его сторон не может выступать одновременно и принципалом, и агентом.

В ходе обсуждения проблемы лордами-судьями, помимо исследования накопленной судебной практики, был призван в помощь также один из высших авторитетов за всю историю английской частноправовой юриспруденции. В судебный доклад была внесена сделанная одним из судей ссылка на определение понятия встречного удовлетворения, сформулированного сэром Фредериком Поллоком (Sir Frederick Pollock) в его трактате о контрактах: «Действие или воздержание от совершения действия, а равно обещание такого действия или воздержания от его совершения, сделанное одной стороной, является той ценой, которая уплачивается за обещание другой стороны и тем самым превращает его в обязательство».

Обратил внимание высший суд также на то обстоятельство, что находившийся в центре спора ценовой контракт не являлся договором купли-продажи, но оформлял коммерческие отношения между участниками по поводу определения цены продажи определенных товаров вообще. Непосредственно же ответчику товар был продан закупщиком, являвшимся собственником товара.

Какое действие или воздержание от совершения действия совершила компания Dunlop в пользу ответчика в этом случае? Никакого.

Высший суд отклонил жалобу Dunlop и оставил решение Апелляционного суда в силе.

2. Attorney-General v. De Keyser’s Royal Hotel, Limited. 1920 год. Дело о военной реквизиции.

Государство не вправе ни в каком случае изымать у собственников их имущество даже в связи с потребностями обороны страны без выплаты компенсации за такое изъятие.

В мае 1916 года министерство обороны изъяло у истца принадлежащее ему в Лондоне здание отеля для размещения штаб-квартиры командования Корпуса королевской авиации и отказалось выплатить собственнику здания компенсацию. Собственник заявил протест. Он в судебном порядке потребовал признать его право на получение компенсации в связи с изъятием здания и взыскать ее с военных в виде арендной платы за весь срок использования военными здания (в случае его временного изъятия), а если наличие между сторонами контракта признано судом не будет - в виде возмещения убытков за совершенный военными авиаторами деликт.

Заявлению истцом указанного требования предшествовала некоторая история. В реальности, представители министерства вступили в переговоры с истцом относительно того, на каких условиях он согласен предоставить здание отеля военным в аренду. Переговоры оказались безуспешны. Предложенный собственником отеля размер арендной платы не устроил военных чиновников. Было принято решение об изъятии здания для военных нужд.

Собственник отеля выполнил предписание о передаче здания военным, однако, от своих прав не отказался. Возник спор, который последовательно прошел первую и апелляционную инстанции, и к 1920 году добрался наконец до высшего суда – Апелляционного комитета Палаты лордов Парламента.

В обоснование своей позиции представитель интересов государства заявил, что требование истца о выплате арендной платы не может быть удовлетворено, поскольку никакого арендного договора с истцом не было заключено, и, исходя из обстоятельств дела, наличие такого договора не может предполагаться. Сам факт принудительного изъятия здания опровергает идею о том, что между истцом и ответчиком подразумевается заключение арендного соглашения. Передача здания истцом военным безо всякого сопротивления не означает, что произошла добровольная передача «как бы в аренду». Изъятие и в отсутствие физического сопротивления со стороны собственника имущества может быть осуществлено принудительно, как в данном случае.

Возразили представители государства также и против требования истца о возмещении в связи с изъятием здания убытков. Изданные исполнительной властью на основании предоставленных ей парламентом полномочий на период военного времени регулятивы о мерах по защите отечества предоставляют военному командованию в целях обеспечения безопасности государства и населения изымать у собственников любые земельные участки и строения. При этом в таких регулятивах о возмещении убытков не говорится ни слова.

Наконец, еще одним аргументом в пользу государства является тот, что оно в лице своих высших учреждений и безо всякой аренды или реквизиции имеет право временной оккупации чужого имущества в целях организации обороны страны без выплаты собственнику арендной платы или возмещения убытков, но с частичной компенсацией вреда, причиненного имуществу его порчей в результате такой временной оккупации. Это право государства входит в понятие его суверенитета или в состав королевских прерогатив, что многократно подтверждено судебной практикой, начиная с 17 века. Это право основывается на том, что во время военной опасности частный интерес собственника имущества уступает место общественному интересу, защищать который обязана власть. Ни в одном из приведенных представителями государства в защиту своей позиции судебных прецедентов не указывалось на необходимость выплаты арендной платы или возмещения убытков за временную оккупацию недвижимости.

Яркой речи защитников государства в поддержку его права на бесплатную реквизицию или оккупацию ответствовали представители истца. По-своему толкуя те же нормы законов, на которые ссылались «государственники», они настаивали на том, что законодательство если и не предусматривает, то подразумевает выплату компенсаций собственникам изымаемого для нужд обороны страны имущества в любых случаях – и при изъятии навсегда, и при его временной оккупации.

Вопрос заключается не в том, законно ли военные заняли для своих нужд здание гостинцы. Никто не сомневается в правомерности их действий. Но законно ли государство отказало собственнику гостиницы в выплате компенсации за такой захват?

Особенно негативную реакцию представителей истца вызвали рассуждения о праве изъятия имущества в военное время как одной из составляющих государственного суверенитета или королевской прерогативы.

Несомненно, что ввиду какой-либо опасности и ради ее пресечения государство имеет право вторгаться в имущество частных собственников, но точно такое же право имеет и любое иное лицо. Это право не является суверенным правом, но обычным и хорошо известным современному правопорядку правом действия по необходимости. Уже давно признано, что причинитель вреда чужому имуществу может быть освобожден от ответственности, если он действовал в общественных интересах. Устройство во время военных действий частными лицами оборонительных и защитных сооружений на чужой земле без разрешения собственников также не является правонарушением. Даже и в мирное время уничтожение имущества одного лица ради спасения жизней, здоровья или имущества других лиц не признается деликтом, и самым ярким примером здесь является намеренное разрушение горящего дома с тем, чтобы огонь не перекинулся на соседние постройки.

В любом случае, бесспорное право государства вторгнутся в чужое имущество для того, чтобы воспрепятствовать врагу захватить территорию, для того, чтобы отбить нападение, существенным образом разнится с правом государства без выплаты какой-либо компенсации захватить здание отеля в центре Лондона для комфортного размещения штабных офицеров и тыловых служб, хотя бы и в связи с ведущимися военными действиями.

Оценивая аргументы сторон, высший суд последовательно обсудил любые возможные варианты взаимоотношений между собственником изъятого имущества и государством.

Суд сразу отмел возможность считать такие взаимоотношения подразумеваемой арендой. Подразумеваемый контракт имеет место в том случае, если подразумевается совпадение воли обеих его сторон к установлению договорного отношения. В данном случае ни о каком совпадении воли сторон говорить не приходится.

Для суда не подлежит сомнению, что в военное время и ради обороны отечества уполномоченные государственные органы имеют право изымать и оккупировать любое имущество любых лиц, но сопровождается ли такое право обязанностью по выплате компенсаций и каков характер такой возможной компенсации?

Собственник отеля выполнил распоряжение властей, освободил отель от постояльцев и передал здание военному командованию. Таким образом, считать оккупацию здания деликтом противного воле собственника вторжения в чужое имущество нет никаких оснований. Оснований полагать выплату компенсации договорным обязательством также не существует. Следовательно, обязательство по выплате компенсации при изъятии государством для общественных или военных нужд на срок или навсегда частного имущества может быть основано только на законе и относится к области действия норм публичного права. Если такое право не основано на положениях конкретного письменного закона, но, как утверждают представители государства, может быть основано на общем понимании принципа государственного суверенитета, т.е. права государства употреблять власть для исполнения высшей обязанности по защите своих граждан и своей территории в случае военных действий, то и в этом случае вопрос относится к публичному правопорядку.

По мнению суда, военная необходимость, вокруг которой развернулся весь спор, может иметь разное содержание. В прежние времена локальных средневековых войн на территории Британии королевская власть имела безусловное право изъятия любых земель и построек ради защиты от врага, и никакие требования к Короне о выплате компенсаций за изъятое, оккупированное военными, испорченное или утраченное движимое и недвижимое имущество не могли быть предъявлены. Все погибшее или поврежденное относилось на счет убытков от войны, и каждый собственник имущества нес личный некомпенсируемый риск его утраты или повреждения в результате военных действий.

Затем произошли важные изменения, и отношение к вопросу о выплате компенсаций было пересмотрено. Войны из локальных и маломощных начали превращаться в масштабные. К ним начали готовиться еще в мирное время, а бремя расходов на войну стала нести не одна только королевская казна, но все государство в целом, включая каждого его жителя и каждый возможный источник ресурсов. Все военные риски и все имущественные утраты стало нести на себе все общество.

Если частное лицо, у которого ради военных нужд изъято имущество, остается без компенсации со стороны государства, то это означает, что вернулось средневековье, что снова, как и столетия назад, каждый рискует индивидуально. Но современное общество уже давно отвергло эту концепцию. Общество выработало новый стандарт справедливости осуществления имущественных отношений в состоянии войны или угрозы войны – расходы несет вся нация. Это означает, что негативные последствия реквизиции конкретного имущества у конкретного лица в военных целях должны быть через механизм задействования государственной казны, наполняемой налогами, разложены на все общество. Иными словами, общество посредством уполномоченных им на это государственных органов согласно с тем, чтобы государством выплачивались компенсации, и требует этого от государства.

Даже в том случае, когда о выплате компенсации молчит закон, равно как и в том случае, когда осуществление государством права на изъятие имущества основано не на законе, но в силу понимания высшего значения государственного долга по защите отечества, то обязанность выплаты из казны собственнику изъятого навсегда или оккупированного во временное владение и пользование имущества должна подразумеваться всегда.

3. The King v. Sussex Justices, 1923 год. Дело о сущности правосудия.

Правосудие должно выражаться не только в принятии судом законных и обоснованных решений, но также и во всех внешних проявлениях деятельности суда, демонстрирующих обществу его непредвзятость, честность, независимость и опору на право.

Некто Маккарти был обвинен в вождении автомобиля опасным для общества способом, что привело к возникшей по его вине дорожной аварии, в которой водитель другого автомобиля, а также следующая вместе с ним супруга получили травмы. Против Маккарти был заявлен деликтный иск. Одновременно с этим полиция возбудила против Маккарти дело о мелком уголовном преступлении.

Интересы потерпевших по их гражданскому иску против Маккарти представляла юридическая фирма, подготовившая требование о возмещении правонарушителем причиненного их доверителям вреда здоровью и имуществу.

Со своей стороны, полиция собрала все необходимые доказательства виновности Маккарти в совершении мелкого уголовного преступления и, казалось, что речь идет об очередном банальном дорожном происшествии, которых в двадцатых годах были сотни, а скоро их счет начнет вестись на миллионы.

В ходе подготовки к судебным слушаниям по выдвинутому полицией против Маккарти обвинению судебный представитель правонарушителя обратил внимание на то, что одним из штатных судебных помощников по уголовным делам является человек, фамилия которого совпадает с фамилией одного из партнеров юридической фирмы, продвигавшей деликтный иск против его подзащитного. Был задан вопрос, будет ли назначен судебный помощник с такой подозрительной фамилией на слушание дела Маккарти? Ответ последовал отрицательный.

Судебное разбирательство не заняло много времени. После изучения собранных полицией доказательств виновности Макарти судьи удалились для принятия решения. Их сопровождал судебный помощник. Маккарти был признан виновным в совершении мелкого уголовного преступления, и ему был назначен штраф в размере 10 фунтов.

Судебный представитель Маккарти, однако, на этом не успокоился. Он выяснил, что назначенный на слушание уголовного дела судебный помощник, прошествовавший вместе с судьями в их святая святых, в совещательную комнату, также являлся партнером юридической фирмы, представлявшей интересы потерпевших по гражданскому иску и, более того, родным братом штатного помощника.

Возник скандал. От имени Макарти его судебный представитель заявил жалобу, в которой указал на недопустимость участия заинтересованного в исходе дела лица в выработке и принятии судебного решения вместе с судьями в их совещательной комнате.

На это последовал ответ, что штатный судебный помощник по уголовным делам находился в день слушаний в отпуске, и его временно подменял его брат, также являвшийся профессиональным юристом и одним из партнеров фирмы, представлявшей интересы потерпевших по гражданскому иску.

Было заявлено, что ничего порочного в такой практике нет, что судебный помощник никак не мог влиять на содержание решения судей по существу спора, а в совещательную комнату он был приглашен только ради того, чтобы предоставить судьям при необходимости некоторые консультации по вопросам применения права. Собранные полицией доказательства с очевидностью подтверждали виновность Маккарти в совершении дорожно-транспортного происшествия, а работа юридической фирмы, партнером которой являлся судебный помощник, по деликтному иску никак не могла предопределить судебное решение по уголовному делу и вызвать какую-либо предвзятость к обвиняемому со стороны суда. Вообще любые жалобы о предвзятости или отводы, как указал суд, надо было заявлять до начала судебного заседания или в его ходе, а не после оглашения решения. Если бы представитель обвиняемого поступил именно так, то данный судебный помощник был бы обязательно заменен на другое лицо, однако, представитель обвиняемого промолчал, выразив таким образом свое согласие с участием в слушании именно этого помощника.

Скандальное дело было передано на рассмотрение в Высокий суд (The High Court).

В Высоком суде в защиту нижестоящих судей против обвинения их в предвзятости было заявлено, что постоянное нахождение помощников судей вместе с ними в течение всего времени рассмотрения уголовных и гражданских дел и принятия по ним решений является традиционной и поддерживаемой практикой. Основная роль помощника заключается в предоставление судьям консультаций по вопросам применимого права, в которых возникает нужда не только в ходе самого заседания, но и при выработке решения по существу в совещательной комнате. Это не означает, что помощник вмешивается в ход осуществления правосудия и принимает решение за судей, либо влияет на судей каким-либо образом.

Высокий суд согласился с тем, что нахождение судебного помощника в совещательной комнате судей само по себе не является процессуальным правонарушением. Высокий суд также согласился с тем, что любые обсуждения между судьями и их помощником в данном случае ограничивались консультациями по вопросам законодательства, но вовсе не по существу принимаемого решения. Также не вызвала никаких сомнений Высокого суда ни обоснованность судебного решения, ни его адекватность совершенному правонарушению. В этом смысле нижестоящих судей упрекнуть было не в чем.

Несмотря на это Высокий суд указал на то, что правосудие не только должно осуществляться, но и выглядеть осуществленным. Правосудие не только должно отправляться судьями в ходе судебных заседаний и в тишине совещательных комнат, но оно также должно демонстрировать себя правосудным для общества. Не только внутренние характеристики обоснованности и законности важны для правосудия, но также и внешняя его манифестация в том, что оно непорочно, непредвзято, свободно и независимо.

Для данного дела неважно, совершили ли судьи вместе со своим помощником правильные или неправильные по своей сути действия. Важно то, как с точки зрения внешних признаков правосудия эти действия выглядели в глазах общества.

Судьей не должно быть совершено ничего такого, что могло бы вызвать подозрения в его предвзятости, во вмешательстве посторонних лиц в осуществление этим судьей правосудия.

Сам факт нахождения в совещательной комнате судей при обсуждении и принятии ими решения по уголовному делу судебного помощника, являющего представителем фирмы, заинтересованной в исходе гражданского дела с участием тех же сторон, является основанием для отмены принятого судом решения, сколь бы правильным и правосудным оно ни было.

Высокий суд отменил решение нижестоящего суда, признавшего Маккарти виновным.

4. More v. Weaver. 1928 год. Дело об иммунитете от обвинений в клевете.

В отношении сведений, которыми обмениваются между собой юридический поверенный и его клиент в связи с предоставлением последнему юридических услуг, установлен абсолютный иммунитет от обвинений в клевете. Суд не может принять к рассмотрению диффамационный иск ни к юридическому поверенному, ни к его клиенту даже в том случае, если указанные сведения содержат информацию, порочащую честь и достоинство истца, хотя бы и намеренно.

Мисс Мур взяла в долг у своей подруги мисс Вивер крупную сумму на приобретение здания гостиницы в лондонском Кенсингтоне и организацию таким образом гостиничного бизнеса.

Подтверждение старой как мир истины о том, что дружба и долги уживаются друг с другом очень плохо не заставило себя долго ждать. Почти сразу же после совершения заемной негоции подруги рассорились вдрызг. Причем, поводом для спора послужил вовсе не фасон платья, а разница во взглядах на вопросы самые что ни на есть деловые: что следует предоставить в качестве обеспечения по займу, в какой срок и на каких условиях долг следует вернуть.

Для того, чтобы не допустить ошибки в ходе дискуссии со своей вчерашней подругой, мисс Вивер обратилась за советом к своему юридическому поверенному (солиситору). В письмах к нему она не только обсудила возникшие у нее с мисс Мур долговые проблемы, но также весьма нелицеприятно прошлась по поводу предпринимательских качеств мисс Мур, ее характера и иных личностных характеристик.

Вслед за первым уже отмеченным выше законом про долг и дружбу вскорости сработал и второй великий социальный закон – закон подлости. Письма мисс Вивер и изложенные в них характеристики мисс Мур стали достоянием общественности, попав в прессу не по вине юристов, но от журналистов, присутствовавших на каких-то посторонних судебных разбирательствах.

Оскорбленная мисс Мур немедленно обратилась в суд с заявлением о злостной клевете, которая, по ее мнению, была изложена мисс Вивер в ее письмах к юристу. Мисс Мур потребовала призвать мисс Вивер к ответу.

Перед судом возник вопрос: распространяется ли режим безусловного юридического иммунитета против обвинений в клевете на лицо, которое сообщило частные деловые сведения своему юридическому поверенному в частной переписке, ставшей публично известной, хотя бы такие сведения и имели признаки клеветы?

В своем иске мисс Мур утверждала, что правило об абсолютном юридическом иммунитете от иска по обвинению в клевете во взаимоотношениях между клиентом и его юридическим поверенным действует только в отношении сведений, имеющих прямое значение для обсуждаемого с юристом вопроса. Мнение ответчицы мисс Вивер о деловых качествах истицы и о ее личностных характеристиках к проблеме обеспечения и возврата долга не относится, а потому юридический иммунитет в данном случае должен иметь не абсолютный (т.е. не подлежащий оспариванию) характер, но являться квалифицированным (или условным). Иными словами, наличие такого иммунитета можно и должно опровергать, доказывая злонамеренность клеветника, что и собирается в суде предпринять истица.

Суд первой инстанции отказал мисс Мур в удовлетворении ее искового требования. Истица подала апелляционную жалобу.

Апелляционный суд начал излагать логику своего решения издалека.

Английскому судебному законодательству известны случаи, когда лица, распространившие недостоверные или порочащие других сведения, пользуются абсолютным иммунитетом от преследования исками о клевете, т.е. закон не позволяет суду принимать и рассматривать такие иски, несмотря на содержащиеся в них обоснованные обвинения в совершении деликта диффамации.

Резоном такого подхода является наличие некоторых социальных диспозиций или факторов жизни, которые обязывают людей выражать свое мнение свободно и открыто, сколь бы ни было такое мнение оскорбительно для других. И эта свобода выражения мнения исключительно важна для общества, для поддержания в нем в целом атмосферы свободы и правопорядка.

Лицо, которое ради общественного интереса может и обязано выражать свое мнение свободно, должно быть освобождено от опасений столкнуться с исками о клевете.

Например, абсолютным, не подлежащим оспариванию или опровержению диффамационным иммунитетом пользуются судьи. Излагаемая судьей в судебном заседании и отражаемая в протоколе или в решении суда позиция может не понравиться кому угодно. Она может затрагивать честь и достоинство кого бы то ни было. Заявление судьей не соответствующей обстоятельствам дела и не подтвержденной представленными доказательствами позиции наказуемо. Судья не имеет права быть нечестным в своих заявлениях и утверждениях, но пользуется диффамационным иммунитетом в том смысле, что ни разочарованная его решением сторона спора и никакое иное участвующее в деле лицо не имеют права искать против судьи по основанию публичного оглашения судьей вредоносных для чести и достоинства такого лица сведений.

Аналогичным абсолютным диффамационным иммунитетом пользуются адвокаты в их взаимоотношениях с клиентами и в ходе представления их интересов.

лляционный суд отметил, что если внимательно выслушать все сказанное судебными представителями истца и ответчика в ходе слушания любого дела, то станет понятно, что практически в ста процентах случаев всех участвующих в деле юристов можно было бы привлекать к ответственности за клевету. Но этого не случается, поскольку государство в целях осуществления правосудия заинтересовано в том, чтобы судебные представители истцов и ответчиков свободно выражали свое мнение, даже тогда, когда в пылу полемики и ради опровержения аргументов противной стороны они выходят за границы приличия.

Наконец, аналогичным абсолютным диффамационным иммунитетом пользуются свидетели. Они должны сообщить суду безо всякого страха все, что сочтут нужным, даже если сообщенные ими сведения являются клеветой.

Распространяется ли режим диффамационного иммунитета судей, адвокатов и свидетелей на юридических поверенных (солиситоров), которые предоставляют своим клиентам юридические консультации и иную юридическую помощь? Является ли такой иммунитет, если он вообще должен быть, абсолютным или условным? В этом последнем случае иммунитет может быть поражен доказательством намерения ответчика сообщить своему адресату оспариваемые сведения специально с целью опорочить истца.

В поисках ответа на поставленные перед самим собой вопросы Апелляционный суд испытал крайние затруднения. Сложившаяся судебная практика была представлена единственным решением по сходному спору, в котором судья определил диффамационный иммунитет в отношениях между юридическим поверенным и его клиентом в качестве условного, т.е. опровержимого путем доказывания злого умысла в сообщении порочащих честь и достоинство истца сведений.

С другой стороны, перед Апелляционным судом лежал выдающийся для той эпохи труд Хью Фрэзера «О принципах и практике права в области печатной и устной диффамации» вышедший первым изданием в Лондоне в 1893 году (Hugh Fraser, Principles and Practice of the Law of Libel and Slander). В нем уважаемый автор, являвшийся судьей, посвятившим свою профессиональную жизнь проблемам рассмотрения диффамационных споров, утверждал, что режиму абсолютного иммунитета подчинен любой обмен информацией между юридическим поверенным и его клиентом в связи с тем вопросом, за профессиональной консультацией по которому клиент обратился к юристу.

Апелляционному суду предстояло выбрать между двумя противоположными позициями. Вопрос о том, являются ли сообщенные мисс Вивер своему юристу личностные характеристики мисс Мур относящимися к проблеме обеспечения долга и его возврата Апелляционный суд разрешил положительно. От этих характеристик в той или иной степени зависит, сможет или захочет ли мисс Мур вернуть долг.

Со ссылкой на авторитет покойного судьи Хью Фрезера, оставившего потомкам свои дигесты о диффамации, Апелляционный суд принял решение в пользу ответчика. Апелляционная жалоба мисс Мур была отклонена по основанию невозможности принятия судом к рассмотрению иска о клевете, содержащейся в сведениях, которыми обмениваются юридические поверенные и их клиенты между собой.

В обжаловании решения Апелляционного суда в высший суд – Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента – мисс Мур было отказано.

5. M’Alister (or Donoghue) v. Stevenson. 1932 год. Дело об ответственности производителя за недостатки товара перед потребителем, не являющимся его непосредственным покупателем.

Производитель реализуемого через посредников товара, характеристики которого не позволяют выявить его недостатки при приобретении, отвечает за причиненный вследствие таких недостатков вред перед любым конечным покупателем или потребителем товара, не состоявшим в договорной связи с производителем.

Госпожа МакАлистер (в девичестве Донохью) обратилась в суд первой инстанции с заявлением о возмещении вреда, причиненного ее здоровью производителем имбирного пива.

Бутылка пива была приобретена в кафе не истицей лично, но ее приятелем. Материалом бутылки являлось темное коричневое стекло, не позволявшее разглядеть ее содержимое.

Приятель г-жи МакАлистер налил некоторое количество пива из бутылки в бокал. Эта часть пива была с удовольствием выпита. С остатком пива получилось все не так радостно. Когда в бокал был вылит и он, вместе с жидкостью туда перетекли останки то ли раздавленной, то ли разрезанной, то ли разваренной улитки. Ее части были достаточно мелкими для того, чтобы понять, что некоторое их количество г-жа МакАлистер употребила вместе с первым бокалом пива. Помимо нервного потрясения она испытала также вполне ожидаемые гастрологические проблемы. Ее физическому состоянию был причинен очевидный вред.

Суд первой инстанции согласился принять иск к рассмотрению и предложил сторонам представить свои обоснования и возражения. Это решение суда первой инстанции было оспорено производителем в апелляционный суд со ссылкой на то, что требование истицы не основано на нормах права, не имеет никаких судебных перспектив, а потому не может быть принято к рассмотрению по существу. Эту позицию апелляционный суд поддержал.

Дело перешло на апелляционное рассмотрение в высший суд страны – Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента.

В ходе заседания выступили все лорды-судьи, заявив свои противоположные позиции по существу рассматриваемого спора. Внимания судей удостоился практически весь прецедентный материал, так или иначе относящийся к проблеме недостатков товара.

Мнение противников привлечения производителей товара к ответственности перед потребителями свелось к тезису о недопустимости создания правовой возможности вчинения иска вследствие недостатков товара лицом, не имевшим никакой договорной связи с производителем.

Производитель исполняет обязанность добросовестно и в полном объеме проявлять умение в изготовлении товара и заботу о его качестве только перед тем лицом, которое является непосредственным приобретателем товара у производителя. Нарушение этой контрактной обязанности перед непосредственным покупателем не предоставляет третьему лицу, приобретшему товар впоследствии и потерпевшему вред из-за его недостатков, основание для иска против производителя.

Это – священный принцип английского общего права, подтверждаемый всем массивом судебной практики. Из него есть только два исключения. Во-первых, потерпевшее вред третье лицо имеет право на иск против производителя товара, который по своим характеристикам является опасным (оружие, взрывчатка, яды и т.п.). Во-вторых, такое лицо имеет право на иск против производителя товара, который стал опасным вследствие своих недостатков, и производителю было известно о таких недостатках и той опасности, которую они могут представлять.

В первом случае исключение из общего правила основывается на том соображении, что забота и осторожность производителей опасных товаров должна распространяться на все общество, каждого его члена. Во втором случае – на том, что информированность фабриканта о недостатках товара и возможных связанных с такими недостатками опасностях создает на его стороне обязанность по предупреждению о такой опасности. Умолчание же производителя формирует собой обман, за который он должен нести ответственность и перед третьим лицом, пострадавшим от его товара.

Ни с какой точки зрения имбирное пиво не может считаться товаром естественно опасным или товаром, ставшим опасным вследствие своих недостатков.

Принципы общего права могут применяться с учетом вновь возникающих жизненных обстоятельств, которых не было в то время, когда эти принципы вырабатывались и закладывались в основу правовой системы. Но принципы права не могут изменяться только потому, что некоторый отдельный казус выглядит лежащим за пределами сферы их применения.

Отозвались «противники» потребителей и на прозвучавшие в ходе заседания ссылки судебных представителей сторон на труды некоторых известных ученых-правоведов: общее право не возникает из учебников; работы ныне живущих авторов не могут быть предложены суду в качестве авторитетного источника, сколь бы уважаемы и известны эти авторы ни были; проверенные же временем ученые труды покойных авторов, разъясняющие поставленный перед судом вопрос, отсутствуют.

Это был кивок в сторону упомянутого в ходе судебных прений юридического гиганта той эпохи сэра Фредерика Поллока, которому в 1932 году исполнилось 87 лет, и его монографии по деликтному праву. Поллок был еще жив, а потому считаться авторитетом для принятия на основе его письменных трудов судебных решений пока не мог. Ему оставалось подождать всего лишь пять лет. В 1937 году сэр Поллок скончался.

Лорды-судьи, вставшие на защиту потребителя, выступили с контраргументами.

В данном случае речь идет не об обмане со стороны производителя, а о его ненамеренной небрежности. Право на иск по основанию причинения такой небрежностью вреда возникает в том случае, если ответчик имел перед истцом обязанность проявлять должную заботливость и осмотрительность к тому, чтобы никакого вреда не возникло.

Наличие или отсутствие у производителя товара такой обязанности в рассматриваемом случае установить непросто, т.к. отсутствует возможность сделать прямую отсылку к судебному прецеденту, описывающему аналогичную ситуацию. Тем не менее, в английском праве существует общая концепция отношений, создающих указанную обязанность заботы и осмотрительности между людьми.

Эта концепция исходит из идеи о том, что в глазах общества нарушение принципов человеческого общежития должно влечь за собой наказание. Это однако не означает, что наказанию подлежит всякое действие или воздержание от действия, выглядящее аморально, безнравственно, несправедливо, нечистоплотно или неэтично. Нормы права устанавливают ограничения к этому.

Моральный закон устанавливает максиму «возлюби ближнего своего». Право уточняет эту максиму: не причини вреда ближнему своему, и конкретизирует ее путем ответа на вопрос, кого именно следует считать «ближним». Причинение вреда такому «ближнему» теперь уже рассматривается в качестве правонарушения и влечет возложение на причинителя вреда санкции.

С позиции закона «ближний» - это любой, находящийся к другому лицу на столь близкой дистанции человеческих отношений, что это другое лицо должно предполагать, что его действие или воздержание от действия может затронуть существенный экономический, социальный, физический и какой угодно другой существенный интерес такого «ближнего».

Подобная концепция и не предполагает наличия между причинителем вреда и потерпевшим какого-либо договора. На этой концепции выстраивается вся доктрина возмещения вреда по деликтному иску. Одно лицо находится в столь близких в юридическом смысле отношениях к другому лицу или его имуществу, что возникает обязанность заботиться о том, чтобы действия такого лица не причинили этому ближнему или его имуществу вред.

Юридическая близость может совпадать с физической близостью, как в случае, например, с соседскими деликтами. Сам факт наличия между людьми соседства безо всяких договорных отношений влечет возникновение взаимной обязанности соседей заботиться о том, чтобы своими действиями или бездействием не причинить личный или имущественный вред друг другу.

Факт юридической близости людей (или ее отсутствия) обосновывает также наличие или отсутствие причинно-следственной связи между действием или бездействием ответчика и причиненным истцу вредом.

В том, что между производителем товара и его потребителем существует юридическая близость или связь сомневаться не приходится. Она устанавливается самим фактом приобретения и потребления товара, выпущенного именно этим производителем. Такая связь подчеркивается и усугубляется тем обстоятельством, что производитель потребительских товаров при продаже их оптовыми партиями не может не понимать, что потреблять товары будет не тот, кто их купил, а совсем другие люди – конечные приобретатели и потребители.

В обоснование позиции в защиту права потребителя на истребование убытков в возмещение вреда от употребления имбирного пива с улиткой выступивший с основным судебным докладом лорд-судья обратил внимание на заокеанскую практику, на то, как фундаментальные принципы общего права влияют на развитие аналогичных доктрин в судах США, сославшись при этом на позицию одного из самых известных представителей американской судебной и научной юриспруденции Бенджамина Кардозо.

В американском деле речь шла об автомобиле марки Бьюик, скрытый дефект которого привел к причинению вреда здоровью потребителю. Потребитель обратился с иском не к автомобильному салону, но непосредственно к производителю машины, и иск был удовлетворен. Судья Кардозо в своем решении подтвердил позицию о существовании обязанности производителя проявлять заботливость по поводу безопасности своего товара не только и не столько в отношении его перепродавца, сколько в отношении конечного потребителя в связи с тем, что вся система сбытового бизнеса потребительских товаров предполагает, что товар будет потребляться не его оптовыми закупщиками, но именно конечными розничными покупателями, которые и будут нести риск причинения вреда своему здоровью и имуществу вследствие скрытых дефектов товара.

В конечном итоге, высший суд Великобритании пришел к выводу о том, что только юристы могут спорить по поводу наличия или отсутствия внедоговорной ответственности производителя товара перед его потребителем, и о том, как такая ответственность укладывается в рамки известных принципов общего права. С позиции обычной человеческой логики такая ответственность должна быть. Она отвечает здравому смыслу и ожиданиям потребителей, и суд не вправе проигнорировать эту позицию, оставив общественность в недоумении от своего решения.

Решение апелляционной инстанции было отменено и дело вернулось в первую инстанцию для рассмотрения спора по существу теперь уже на основе сформированного высшим судом прецедента.

6. Woolmington v. The Director of Public Prosecutions. 1935 год. Дело о сомнениях в пользу обвиняемого.

Обвиняемый не обязан удовлетворить жюри присяжных своими показаниями о невиновности или о наличии смягчающих его вину обстоятельств. Закон допускает достаточность для обвиняемого возбудить в присяжных обоснованные сомнения в строгости тех доказательств, которые представило обвинение, и такие сомнения закон требует толковать в пользу обвиняемого с вынесением присяжными оправдательного вердикта или вердикта о непредумышленном преступлении.

Реджинальд Вулмингтон и Вайолет Кэтлин поженились в конце августа 1934 года. Ему исполнился 21 год, а ей – всего лишь семнадцать. Реджинальд занимался фермерством и характеризовался всеми знающими его людьми в качестве вполне положительного человека. Несмотря на это, ссоры между молодыми супругами возникали, вероятно, весьма часто.

Буквально через несколько месяцев после бракосочетания Кэтлин вернулась к своей матери. Реджинальд предпринял несколько попыток забрать жену обратно на ферму, но всякий раз Кэтлин отказывалась от этого счастья.

Через некоторое время соседствующая домами с Кэтлин и ее матерью сестра последней и родная тетка Кэтлин утром одного из декабрьских дней услышала на заднем дворе соседнего дома голос Реджинальда, который снова требовал от Кэтлин вернуться на ферму. Через некоторое время после этого прозвучал выстрел. Выглянув в окно, свидетельница увидела Реджинальда, который никак не отреагировал на ее окрик, сел на велосипед и уехал. В доме свидетельница обнаружила свою племянницу Кэтлин с простреленной в области сердца грудью. Прожили молодожены в браке меньше четырех месяцев.

Задержание подозреваемого не составило никакого труда. Он был арестован. Улики были налицо, и уже через два месяца в Бристоле с участием присяжных заседателей состоялся суд, который вынес Реджинальду смертный приговор.

На суде Реджинальд пытался доказать непредумышленность совершенного им убийства. Во время последней встречи с женой она отказалась вернуться к Реджинальду на ферму, сообщив, что собирается устроиться на какую-нибудь работу. В ответ на это супруг, по его словам, стал угрожать ей тем, что убьет себя, если жена не вернется, и для пущей убедительности своего намерения к совершению суицида продемонстрировал Кэтлин принесенное с собой заряженное ружье. В этот самый момент демонстрации оно и выстрелило. Кэтлин была убита наповал. При обыске полиция нашла и ружье, и записку Реджинальда, в которой он прощался со всеми, что как бы подтверждало его намерение свести счеты с жизнью. Никаких свидетелей состоявшейся сцены выстрела не было. Защищаться Реджинальду фактически было нечем.

Формулируя для жюри присяжных заседателей заключение по делу и вопросы для обсуждения, судья отметил, что существует мало сомнений в том, что Кэтлин была убита именно тогда, когда в доме рядом с ней находился ее муж, Реджинальд. Также существует мало сомнений в том, что убита она была выстрелом именно из того ружья, которое принес с собой Реджинальд, и которое находилось в его руках в момент выстрела. Любое убийство предполагается сделанным намеренно и умышленно, если иное не следует из обстоятельств дела. При любом обвинении в убийстве сперва должен быть доказан факт убийства, а затем уже выясняются обстоятельства случайности, необходимости, непреднамеренности, которые подлежат доказыванию обвиняемым, если такие обстоятельства не выявляются сами по себе в ходе рассмотрения доказательств обеих сторон.

Если жюри сочтет доказанным то, что один человек был убит действием другого человека, то это означает преднамеренность убийства, если только жюри не согласится с аргументами обвиняемого, что случилось нечто такое, что способно уменьшить жесткость этого обвинения или вообще послужить основанием к оправданию обвиняемого. Обвиняемый должен удовлетворить жюри в предоставлении ему оснований для такого вердикта.

Объяснения Реджинальда не убедили присяжных. Они посчитали собранные полицией доказательства достаточными для обвинения Реджинальда в преднамеренном убийстве.

Суд уголовных апелляций отклонил жалобу Реджинальда. Представляющий государственный надзор в уголовном процессе генеральный поверенный Ее Величества в юридических делах (The Attorney-General) счел возможным разрешить приговоренному к смерти Реджинальду подать жалобу на решение апелляции в высший суд страны ввиду высокой общественной значимости дела и того публичного интереса, который может вызвать правильное и окончательное его рассмотрение Апелляционным комитетом Палаты Лордов Парламента.

В высшем суде судебные представители осужденного Реджинальда выстроили его защиту на критике тех указаний, которые судья первой инстанции дал присяжным и правильная оценка которых не озаботила Апелляционный суд.

По мнению защиты, судья не имел права указывать присяжным, что любое убийство подразумевается сделанным намеренно, если обвиняемый не докажет обратного. Судья был обязан четко указать присяжным, что в случае возникновения у них обоснованных сомнений по поводу преднамеренности убийства они должны были признать Реджинальда виновным в непредумышленном убийстве или вообще оправдать его. В указаниях судьи для жюри также не прозвучала мысль о том, что бремя доказывания совершения преступления в той форме, на которой настаивает обвинение, лежит на следствии, и жюри должно было бы решить, существуют ли у них обоснованные сомнения в доказанности такого обвинения.

Обвинение ответило на эти аргументы, указав, что в данном деле нет ничего, кроме показаний самого обвиняемого. В этих условиях принципиально важным является то обстоятельство, что убийство было осуществлено с использованием смертельно опасного предмета – ружья, и одно только это уже говорит о злом умысле в действиях обвиняемого. Само пояснение обвиняемого о том, что он принес в дом к своей жене заряженное ружья якобы для того, чтобы напугать ее угрозой самоубийства, раскрывает его злой умысел и является достаточным для того, чтобы считать умышленное убийство доказанным.

И защита, и обвинение в своих выступлениях и для подтверждения противоположных точек зрения обильно ссылались на авторитеты, на прецедентный материал и на ученые труды уважаемых юристов прошлых эпох. Этим доводам посвятил большую часть своей речи в высшем суде и лорд-судья, выступивший основным докладчиком по делу.

Действительно, как указал докладчик, все процитированные авторитеты на редкость единодушны. В каждом случае убийства сперва должен быть доказан факт убийства, которое подразумевается совершенным со злой волей. На обвиняемого возлагается обязанность доказывания отсутствия намерения к убийству и любых иных обстоятельств, которые могут смягчить или исключить его ответственность. В уголовном процессе распределение бремени доказывания аналогично гражданскому процессу: каждая сторона должна доказать те обстоятельства, на которые ссылается.

Казалось бы, эта воспроизводимая в течение нескольких веков во всех ученых материалах по уголовному праву и процессу максима не может быть ничем опровергнута. Эта максима сама по себе является нормой права. Однако, задался вопросом высший суд, до какой степени она правильна? Могут ли иметь место ситуации, когда возложение на обвиняемого обязанности отстаивать свою невиновность или неумышленную виновность не способствует правильному и справедливому рассмотрению дела?

Если судья сообщает жюри, что обвинение доказало факт убийства, которое в силу презумпции считается умышленным, и теперь на обвиняемого перемещается бремя доказывания своей невиновности или наличия иных смягчающих его ответственность обстоятельств, то это означает, что при неуспехе обвиняемого, дело выиграло обвинение, и судья теперь должен указать жюри, что присяжные в силу закона обязаны вынести обвинительный вердикт. Иными словами, само присутствие присяжных в таком процессе становится декорацией, не имеет никакого самостоятельного смысла, а дело уже разрешено судом с помощью обвинения. Жюри превращается в фикцию, что никак не соответствует принципам права.

В отношении обвиняемого должен действовать принцип «выгоды от сомнений». Цель его показаний и представляемых в его пользу свидетельств - заставить жюри сомневаться в доказательствах со стороны обвинения. Но если обвинение действительно строго обязано доказать виновность, то обвиняемый не должен строго доказывать свою невиновность или наличие смягчающих обстоятельств. Закон не возлагает на обвиняемого такую обязанность. Закон заключается в том, что обвиняемому достаточно взывать у жюри разумное сомнение в своей виновности, и это сомнение должно работать в пользу обвиняемого. Обвинение обязано доказать виновность, не допуская возникновения у жюри присяжных разумных сомнений в состоятельности обвинения, а обвиняемый имеет право такие сомнения возбуждать.

Таким образом, обвиняемый не должен ни в чем удовлетворять жюри или доказывать что-то жюри в том смысле, в котором должно доказывать виновность обвинение. Если жюри, даже не согласившись с предложенным ему обвиняемым объяснением случившегося, остается в состоянии разумного сомнения в его виновности, оно должно вынести оправдательный вердикт или, возможно, вердикт о непредумышленном преступлении.

Решение об отказе в принятии апелляционной жалобы к рассмотрению было отменено и дело было возвращено для повторного рассмотрения в уголовный Апелляционный суд теперь уже с учетом состоявшего решения высшего суда страны.

7. The Commissioner of Inland Revenue v. His Grace The Duce of Westminster, 1935 – 1936 годы. Дело о налоговой оптимизации.

Если финансовая операция, совершенная субъектом, от которого требуют уплаты налога, подпадает под действие конкретной нормы налогового законодательства, то он обязан уплатить налог. Но если Корона, требуя от субъекта уплаты налога, не может обосновать это требование конкретной нормой налогового законодательства, то субъект свободен от уплаты налога, как бы очевидно по смыслу и духу налогового закона ни выглядело, что такой субъект обязан был уплатить налог.

Господам голубых кровей не чужды те проблемы, которые заботят простых смертных. Его высочество герцог Вестминстерский задумал и реализовал, надо полагать, не без подсказки своих юристов, то, что в современном нам мире некоторое время назад именовалось схемой оптимизации налогообложения, но вот уже несколько лет во всех странах однозначно считается схемой уклонения от уплаты налогов. Сегодня суд вряд ли одобрил бы предприимчивость герцога, но 80 лет назад время, вероятно, было беззаботным, бюджеты – полными, а право – равносправедливым и к герцогам, и к налоговым органам.

Идея была по-детски проста и незатейлива. Налоговое законодательство Британии тех лет не позволяло уменьшать базу по налогу на доход гражданина в размере тех сумм, которые он выплачивал своим наемным сотрудникам: садовникам, водителям, прачкам, кухонным работникам и т.п. Платить всем этим работникам их работодатель мог только из своего дохода после налогообложения.

Иначе законодатель подходил к вопросу об определении налоговой базы в отношении обязательств по договорам, которые мы часто именуем договорами гражданско-правового характера. Платежи по ним уменьшали налоговую базу плательщика, а доход подлежал налогообложению на стороне получателей платежей.

Герцог разделил заработок своих работников, а их у него было около сотни человек, на две части. Первая часть так и осталась платой за труд наемного персонала, а вторая часть была названа еженедельно выплачиваемым герцогом своей любимой прислуге аннуитетом в вознаграждение за прошлые и будущие труды, о чем между герцогом и каждым его работником был заключен соответствующий аннуитетный договор. В результате герцог начал включать в свою налоговую базу по налогу на доход только ту часть реального заработка своей прислуги, которая отражала его «трудовую» составляющую. Аннуитетные выплаты в налоговую базу не включались.

Для того, чтобы придать аннуитетным договорам большую правдоподобность они содержали условие, в соответствии с которым герцог обязывался выплачивать аннуитеты еженедельными платежами даже в случае увольнения работников. Срок действия договоров был определен до истечения семи лет или до смерти любой из договаривающихся сторон, в зависимости от того, какое событие наступит раньше.

Налоговый орган, естественно, не посчитал идею герцога удачной и выставил ему предписание о доплате налога. Герцог отказался его исполнить. Возник спор, разрешенный в первой инстанции в пользу бюджета. Апелляционный суд развернул это решение. Теперь уже обиделись налоговики, которые обратились в высший суд королевства, в Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента.

Противоположность позиции двух нижестоящих судов по столь простому, на первый взгляд, вопросу вызвала дискуссию в высшем суде, причем, один из лордов-судей заявил свое особое мнение и несогласие с общей точкой зрения.

Если говорить предельно кратко, то высший суд поддержал решение апелляции и отказался признать аннуитетные договоры ширмой, с использованием которой герцог решил снизить свое участие в наполнении бюджета любимой родины. Налоговый орган был уверен в том, что притворность аннуитетных договоров не может быть опровергнута, до такой степени она бросалась в глаза и была очевидной, но высший суд решил иначе.

Во-первых, суд указал, что применение налогоплательщиками каких-либо схем снижения своей налоговой нагрузки не является противозаконным, если подобные схемы сами по себе реализуются в рамках закона. То, что герцог использовал аннуитетные договоры ради уменьшения своих налоговых платежей, судом признается и никакой негативной реакции у суда не вызывает. Суд не собирается обсуждать моральный облик и степень социальной ответственности герцога, но собирается обсудить вопрос о юридическом результате предпринятых герцогом действий с точки зрения применимости положений налогового законодательства.

Суд также не нашел ничего странного в том, что ежегодные платежи по аннуитетным договорам должны были выплачиваться еженедельными частями. Подобная оговорка, по мнению суда, не нарушает идею аннуитета и не поражает аннуитетный договор.

Заработок наемных работников герцога не изменился в своем размере ни на один пенни, просто, получать его на еженедельной основе они стали двумя способами. Одну часть – в качестве оплаты труда по обычному трудовому контракту, а вторую часть – в качестве еженедельной аннуитетной выплаты.

Однако самым существенным образом изменилась формально-юридическая схема взаимодействия между работниками и их работодателем. Аннуитеты стали обязательствами герцога, не зависящими от наличия между ним и работниками трудовых отношений. Работник может уволиться, но герцог будет обязан продолжить выплачивать еженедельный аннуитет. Работник может продать свое аннуитетное требование, и герцог обязан будет исполнять его теперь уже в пользу постороннего лица. В случае смерти работника его аннуитетное требование к герцогу поступит в состав наследственной массы.

Следует также обратить внимание, что обязательства герцога по аннуитетным договорам сохраняют свою действительность вне зависимости от того, будет ли работником выполнена его работа или нет. Например, работник может заболеть.

Давно известно мнение, что в налоговых спорах суду следует принимать на вооружение так называемую «доктрину сущности проблемы», которая требует считать сделанным то, что не сделано, и наоборот. Например, требует считать, что аннуитетные договоры были заключены с тем, чтобы сохранить за работниками герцога в полном размере их заработок, но при этом сократить налоговое бремя работодателя, из чего следует, что аннуитеты в данном деле являются ни чем иным, как камуфляжем трудового вознаграждения, и подлежат учету в составе налоговой базы по налогу на доход работодателя.

Именно исходя из «доктрины сущности проблемы» налоговой орган принял решение о доначислении налога и отстаивает эту же позицию в суде. В реальности же данная доктрина является плодом непонимания или неправильного толкования некоторых прошлых прецедентных решений. Она призывается к применению всякий раз, когда нужно заставить человека исполнить налоговую обязанность, к исполнению которой с четкой опорой на норму закона он понужден быть не может.

На самом деле, «доктрина сущности проблемы» является вопросом о содержании сделки, которую суд должен определять, не ограничиваясь формальным пониманием слов, использованных при ее заключении. Во внимание также должны быть приняты и все окружающие сделку прошлые и нынешние обстоятельства ее совершения, а также тот юридический эффект, ради возникновения которого сделка была совершена.

Высший суд решил, что использование для выплаты вознаграждения работникам аннуитетных договоров отдаляет это вознаграждение от обычного трудового заработка на дистанцию такой протяженности, что считать аннуитетные выплаты скрытой формой доплаты к трудовому заработку с целью уменьшения налогового бремени работодателя нельзя, хотя бы в реальности такая цель и преследовалась.

Дело было разрешено в пользу герцога, а обжалованное налоговым органом решение Апелляционного суда оставлено в силе.

8. Liversidge v. Sir John Anderson and Another. 1941 год. Дело об административном лишении свободы на основании подозрения.

Не могут быть оспорены в судебном порядке иначе, как по основанию явной недобросовестности при осуществлении административных действий ущемляющие права и свободы граждан распорядительные акты органов исполнительной власти, изданные на основании предоставленных им Парламентом экстраординарных полномочий, определяемых военным временем.

В преддверии войны и после ее начала Парламентом Великобритании был принят ряд чрезвычайных законов, предоставлявших исполнительной власти различные экстраординарные полномочия, имевшие своей целью организацию обороны страны и пресечение деятельности на ее территории вражеских агентов и их британских коллаборационистов.

Среди таких актов фигурировал и закон 1939 года «О чрезвычайных полномочиях в связи с обороной страны» (The Emergency Powеrs (Defence) Act), предоставивший исполнительной власти право осуществлять любые меры подзаконного регулирования, необходимые для защиты страны. Эти регулятивы, конечно, затрагивали и личные свободы граждан, и их имущество.

Одним из изданных на основании указанного закона от имени Короны регулятивов было предусмотрено особое полномочие министра внутренних дел на основании одного лишь своего распоряжения арестовывать граждан и помещать их в места заключения при наличии разумных оснований полагать, что такие граждане являются пособниками врага, угрожают общественной безопасности и крепости обороны страны, и в отношении подобных граждан необходим специальный контроль.

Гражданином, оказавшихся за решеткой по распоряжению министра, был Якоб Перлцвейг, проживавший в Британии под именем Роберта Ливерсиджа. Понятно, что возмущению этого гражданина не было предела. Он оказался в камере печально знаменитой Брикстонской тюрьмы безо всякого суда и следствия, но на основании одного лишь подозрения какого-то министерского чиновника. Причем, и это важно, никакого срока заключения для него установлено не было. Лишение свободы Якоба было бессрочным.

Якоб, он же Роберт, подал жалобу на распоряжение министра. В этой жалобе он потребовал от суда признать распоряжение министра о лишении его свободы незаконным и компенсировать причиненный ему противоправным тюремным заключением вред, а также просил суд рассмотреть вопрос о тех основаниях, которые явились поводом для возникновения у чиновников министерства внутренних дел «обоснованных подозрений» во враждебной деятельности Якоба, и о тех основаниях, которые явились поводом к принятию решения о необходимости установления особого контроля за Якобом, выразившегося в помещении его в тюрьму.

И первая инстанция, и Апелляционный суд отказали Якобу в удовлетворении его жалобы. Дело было передано в высший суд страны – в Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента.

В своем решении лорды-судьи практически все свое внимание уделили вопросу правильного прочтения и толкования конкретных положений чрезвычайных нормативных актов, создавших базу для ограничения прав и свобод граждан в военный период. Эти рассуждения полностью утратили свою актуальность для современности. Вместе с тем, судьи высказали также некоторые мысли и идеи общего характера, отражающие их позицию в вопросе о влиянии военного времени на уклад жизни государства и очевидное усиление административного (жестко-распорядительного, карательного) регулирования в этот период. К тому же, регулирования максимально упрощенного и оперативного, лишенного того пиетета к правам и свободам человека, которое должно быть характерно для мирного времени.

В высшем суде судебные представители апеллянта настаивали, что «разумное основание» подозревать гражданина в сотрудничестве с врагом и «разумное основание» полагать необходимым поместить подозреваемого в тюремную камеру не могут служить сколько-нибудь удовлетворительным оправданием законности распоряжения чиновника. Законность может быть подтверждена только судом, но для этого все те «основания», которыми руководствовались чиновники, должны быть предъявлены суду вместе с доказательствами их разумности.

Представители министерства внутренних дел утверждали, что регулятивы военного времени не устанавливают возможность судебного пересмотра распоряжений министра о задержании и помещении под особый (тюремный) контроль лиц, подозреваемых в коллаборационизме. По их мнению в этом и был смысл законодательства военного времени: представить исполнительной власти полномочия оперативного решения судеб людей без необходимости обращения к длительным судебным процедурам.

Если у уполномоченного чиновника есть некоторые факты, указывающие на враждебные намерения гражданина, то, опираясь на эти факты, он вправе самостоятельно оценить обоснованность своих подозрений, а также обоснованность задержания подозрительного гражданина, и принять соответствующее решение о задержании. Обратили внимание представители министерства также на то обстоятельство, что речь не идет об обвинении гражданина в совершении какого-либо конкретного преступления, что обязательно потребовало бы вмешательства уголовного суда, но только об оперативном реагировании административным способом на возможное совершение подозрительным гражданином преступления против безопасности страны и общества в военное время. Если бы потребности в такой экстраординарной процедуре задержания и помещения под стражу не было, то в законе и в регулятиве так и было бы указано – «по решению суда», но закон и подзаконные акты специально обошли этот вопрос молчанием.

Само обстоятельство задержания и помещения не обвиненного в совершении какого-либо преступления гражданина в тюрьму в отсутствие судебного акта являлось исключительным для современного британского общества, и перед судьями возникла очень трудная задача. Неудивительно, что после заслушивания выступлений представителей сторон суд взял паузу для подготовки своей позиции.

В своем решении высший суд фактически развел руками по принципу «раз надо, значит, надо». Его позиция свелась к тому, что если Парламент посредством закона и изданных на его основе инструментов специального регулирования решил ограничить права и свободы гражданина, для чего наделил исполнительную власть экстраординарными полномочиями на задержание граждан по подозрению в сотрудничестве с врагом, то такие распоряжения не могут быть оспорены в судебном порядке, если только речь не идет о недобросовестности органа исполнительной власти в реализации этих экстраординарных полномочий.

9. Perrin and Others v. Morgan and Others. 1943 год. Дело о толковании понятия денег в завещании.

Толкуя завещание, суд не обязан руководствоваться точным юридическим смыслом использованного в завещании понятия денег, но среди множества различных смыслов этого понятия, в том числе обиходных (бытовых, разговорных) должен выбрать тот, который в наибольшей мере соответствует действительной воле завещателя, исходя из общего контекста завещания, всех сопутствующих его составлению обстоятельств, а также любых иных заслуживающих внимания аспектов.

Наследодательница, весьма, кстати, состоятельная по тем временам особа, раздобыла где-то формуляр завещания и заполнила его самостоятельно, так называемым «домашним порядком», не прибегая к профессиональной юридической помощи.

Имущество наследодательницы, помимо прочего, включало в себя денежные средства и движимые вещи, в том числе предметы бытового обихода. Завещание содержало указание о том, что «все мои деньги, которыми я владею на момент моей смерти, должны быть разделены между моими племянниками и племянницами».

Завещание не содержало никаких оговорок относительно распоряжения прочими движимостями, а они-то как раз и составляли главную ценность в наследственном имуществе. Это были инвестиционные бумаги на сумму, превышавшую 32 тысячи фунтов. Забыла покойная также указать в своем завещании на судьбу одного из своих имений, правда, незначительной стоимости, - всего в 340 фунтов.

Естественно, что после смерти завещательницы между ее родственниками возник спор относительно того, что кому и в каких долях причитается.

Суд первой инстанции принял решение о том, что доли в наследственном имуществе, приходившиеся на племянников завещательницы, скончавшихся до момента открытия наследства, подлежат наследованию в порядке, установленном законом. Также суд решил, что под деньгами для цели распределения их между оставшимися в живых наследниками, следует понимать не только наличные средства и требование к банку по счету, но также причитающиеся завещательнице на момент ее смерти дивиденды и проценты по ценным бумагам, а также невыплаченные ей на тот же момент рентные платежи и платежи по некоторым другим требованиям. Сами бумаги в понятие денег суд первой инстанции не включил.

Наследники не согласились с таким решением. Их заботила судьба не столько наличных денег и причитающихся доходов по бумагам, сколько судьба самих бумаг, как самого главного богатства, что скопила за свою жизнь покойная. Они подали апелляционную жалобу, в удовлетворении которой им было отказано. Тогда наследники добились принятия их новой жалобы, на этот раз на решение Апелляционного суда, к рассмотрению высшим судом страны – Апелляционным комитетом Палаты лордов Парламента.

В суде представитель наследников настаивал на том, что фразу в завещании обо «всех моих деньгах на момент моей смерти» следует толковать как подразумевающую вообще все движимое имущество завещательницы. Если бы в составлении завещания принимал участие профессиональный юрист, то включенное в текст документа понятие «деньги», конечно, следовало бы толковать только в узком, специальном смысле наличных денежных средств и средств на банковских счетах. Профессиональный юрист не допустил бы никакой неточности и четко расписал бы, кому именно и какое конкретно имущество причитается. Нет сомнений, что столь ценное имущество, как инвестиционные бумаги, профессиональный юрист выделил бы в завещании специально и наиболее однозначным образом.

Однако, поскольку завещание было составлено самой наследодательницей лично, то использованное в нем понятие «деньги» следует толковать в самом широком, популярном и обиходном смысле как вообще все движимое имущество завещательницы, принадлежавшее ей на момент смерти.

Для того, чтобы найти правильное объяснение использованным в завещании словам и выражениям необходимо принять во внимание весь контекст завещания, все обстоятельства его составления, а также характеристики самой личности завещательницы. Совершенно очевидно, что в данном случае она вовсе не имела в виду специально промолчать по поводу инвестиционных бумаг с тем, чтобы они попали в состав имущества, наследуемого не по завещанию, но по закону. Тем более, если учесть, что стоимость этих бумаг составляет более 90 процентов стоимости всего движимого наследственного имущества.

Наследникам оппонировали судебные представители других родственников завещательницы, которым было выгодно, чтобы бумаги попали в состав имущества, наследуемого по закону. В этом случае они, наравне с племянниками и племянницами покойной, также могли претендовать на некоторые доли в столь ценном наследстве.

Никакого особого контекста в завещании нет, как нет и тех специальных обстоятельств, которые могли бы послужить основанием для того, чтобы рассматривать в качестве «денег» также любое иное движимое имущество завещательницы. Нет никаких оснований считать, что завещательница, скопившая достаточное крупное состояние в инвестиционных бумагах, могла считать возможным указать на них в завещании как на «деньги». Для этого нужно слишком сильно не понимать различие между деньгами в собственном смысле и ценными бумагами, что никак не вяжется с личностью завещательницы, продемонстрировавшей себя вполне уверенным в себе инвестором.

Если начать толковать понятие денег так, как это предлагают представители указанных в завещании наследников, то сразу возникает вопрос – а где предел такого толкования? Почему бы не включить в понятие денег еще и недвижимость, тем более, что одно из имений покойной осталось незавещанным?

Следует также иметь в виду, что завещание было составлено и подписано завещательницей не в предсмертном состоянии, характеризуемом уже наступившей замутненностью сознания, но за четыре года до смерти. В завещании использованы некоторые формальные фразы, которые показывают, что завещательница интересовалась вопросом составления юридически грамотного завещания и была знакома с содержанием каких-то профессионально составленных образцов подобных документов.

То, что завещательница вполне могла иметь намерение перевести свои инвестиционные бумаги в состав имущества, наследуемого не по завещанию, но закону, подтверждает и тот факт, что в своем завещании она не отписала никому одно из своих имений. Всего у нее было два таких недвижимых объекта, и она никак не могла бы забыть про один из них. Значит, не упомянула про него в завещании специально, и точно также решила поступить и в отношении своих бумаг.

Наконец, в своем завещании покойная оговорила особо легат в пользу своей сестры в размере пятисот фунтов. Если под деньгами завещательница подразумевала также инвестиционные бумаги, то она должна была понимать, что выплатить этот легат будет не из чего, поскольку единственным нераспределенным по завещанию имуществом осталась некоторая недвижимость, но она стоит всего триста сорок фунтов.

Высший суд страны в составе пяти принявших участие в заседании лордов-судей был единодушен.

Во-первых, суд отметил, что инвестиционные бумаги составляют по стоимости практически все имущество завещательницы, и если считать эти бумаги незавещанными, то получается, что завещательница в реальности скончалась, не оставив после себя никакого завещания, поскольку почти все ее имущество должно наследоваться в соответствии с правилами закона. И зачем тогда она вообще озаботилась своим завещанием?

Во-вторых, суд уделил специальное внимание понятию денег и тому, как много разных смыслов и значений это понятие имеет. Строгий смысл наличных денег, т.е. монет и банкнот, это только один из этих смыслов, причем, даже не самый распространенный. В частности, деньги на счете в банке не являются деньгами в таком строгом смысле, поскольку представляют собой требования к банку.

Еще один смысл понятия денег проявляется в расхожей фразе «Я держу свои деньги в ценных бумагах». В обыденной речи деньги могут подразумевать вообще все имущество, в том числе недвижимое. В этом смысле понятие денег равнозначно понятию состояния: «Выйти замуж за деньги», «Он выбросил на ветер все свои деньги», «Все зло - от денег». Очевидно, что все эти популярные смыслы соотносятся с юридическим понятием денег только частично. В приведенных выражениях подразумевается все имущество конкретного или обезличенного субъекта.

Обиходные смыслы понятия денег отграничены от смысла юридического их понятия, но следует иметь в виду, что очень часто обиходный смысл имеет большее значение по сравнению с юридическим. Это особенно правильно в случае с проблемой толкования завещаний, тем более, составленных домашним порядком самими завещателями без помощи профессиональных юридических помощников. При толковании завещаний суд не вправе упираться только в строгий юридический смысл понятия денег, отметая любые другие смыслы. Только сравнивая все эти различные смыслы, суд может определить, какой из них наиболее точно выражает волю завещателя.

Прецедентный материал в части толкования завещаний накоплен огромный, однако, к сожалению, он не может быть использован в качестве некоего юридического словаря, в котором можно было бы сразу найти правильный ответ. Слишком разнообразны по своему содержанию конкретные завещательные распоряжения, слишком многозначны использованные при их составлении слова и выражения. Толкование понятия денег в одном судебном решении не может служить руководством к толкованию этого же понятия при принятии другого решения в отношении другого завещания.

Суды связаны прецедентом, но толкование прецедента не создает, поскольку прецедент кристаллизует некоторое общее правило или принцип, а толкование конкретного документа осуществляется по обстоятельствам и общего правила не порождает.

Тенденция к тому, чтобы рассматривать ранее определенный судом смысл понятия денег в качестве руководства при рассмотрении последующих споров, безусловно, существует. Такова особенность юридического сознания, но этот подход не может быть одобрен, поскольку в таком случае за кажущимся общей нормой прецедентным правилом может оказаться скрыт реальный смысл рассматриваемого понятия и нарушена действительная воля завещателя.

Совсем не случайно высшие судьи страны, оглашая свои решения по делам, связанным с толкованием завещаний, часто фактически извиняются перед покойными, понимая, что зафиксированные в судебных решениях интерпретации могут очень далеко отходить от тех намерений, которые действительно имели в виду завещатели.

Несмотря на известную традицию при толковании завещаний ограничиваться строгим юридическим смыслом понятия денег, презумпция в пользу такого смысла не должна являться руководством для суда. Такой презумпции не существует и, соответственно, не существует обязанности ее опровержения со ссылкой на очевидно опровергающий такую презумпцию контекст завещательного распоряжения.

Завещательница указала, что все деньги, которыми она владеет на момент смерти, должны быть разделены между ее племянниками и племянницами. Никакой специальной оговорки по поводу своих инвестиционных бумаг значительной стоимости завещательница не сделала. Но завещание было изготовлено за четыре года до смерти, и завещательница не могла предвидеть, в каком состоянии окажутся к моменту ее смерти и деньги, и бумаги, будут ли они вообще находиться в обладании завещательницы.

Это означает, что завещательница либо была намерена оставить своим родственникам по завещанию какие-то возможные к моменту ее смерти остатки денег в наличности и на банковском счете и специально вывести из-под действия завещания ценные бумаги, если они у нее сохранятся к моменту смерти, либо что завещательница под своими деньгами на момент смерти подразумевала также и эти ценные бумаги. Ни тот и ни другой ответ бесспорным образом не следуют из содержания завещания, а потому на вооружение должен быть принят широкий (обыденный, бытовой) смысл понятия денег, учитывая способ составления завещания.

Высший суд склонился ко второму варианту ответа. Апелляционная жалоба наследников по завещанию была удовлетворена.

10. Young v. Bristol Aeroplane Company, Limited. 1944 год. Дело об обязательном характере для суда его собственных решений.

Апелляционный суд связан своими предыдущими решениями в части принципиальных вопросов права. Сила принимаемого Апелляционным судом решения не зависит от того, было ли оно принято им в полном составе судей, либо в составе судей отдельного дивизиона (судебного присутствия, коллегии) Апелляционного суда.

Истец работал на одном из заводов ответчика, где получил травму, связь которой с исполнением трудовых обязанностей была очевидной. Работодатель выплатил истцу компенсацию за причиненный его здоровью вред в соответствии с нормами трудового законодательства, хотя сам истец такого требования формально не заявил (через некоторое время система выплаты трудовых компенсаций за производственные травмы или смерть работников была заменена системой обязательного медицинского страхования работников от несчастных случаев или смерти на производстве).

Хотя компенсация была выплачена, работник не посчитал себя полностью удовлетворенным и предъявил деликтный иск к работодателю. В иске он указал, что инцидент случился потому, что работодатель не исполнил свою установленную законом обязанность по обеспечению безопасных условий труда и не установил специальное ограждение вокруг тех станков, которые использовал в своей работе пострадавший истец.

В иске также было отмечено, что выплата компенсации была произведена работодателем в отсутствие требования о такой выплате со стороны истца, хотя он и принял ее, а также о том, что трудовое законодательство содержит указание на право выбора травмированного работника между получением трудовой компенсации и заявлением требования о возмещении вреда по деликтному иску. Работодатель, выплативший трудовую компенсацию, лишил своего работника возможности осуществить такой выбор.

Ответчик защищался против искового требования со ссылкой на то, что выплата за полученную на производстве травму трудовой компенсации исключает возможность заявления деликтного иска.

При рассмотрении дела в первой инстанции судья, со ссылкой на прецедентное решение Апелляционного суда по делу со сходными обстоятельствами, в удовлетворении иска отказал. Истец подал апелляционную жалобу.

В Апелляционном суде представители истца озвучили интересную позицию. Они заявили, что, действительно, основываясь на уже состоявшихся по другим делам прецедентных решениях того же Апелляционного суда, их иск не имеет перспективы быть удовлетворенным. Апелляционный суд уже высказал четкую позицию, что получение работником трудовой компенсации исключает возможность возмещения вреда по деликтному иску в отношении той же производственной травмы. Однако Апелляционный суд имеет право признать свои прежние решения ошибочными, и такая возможность также находит свое подтверждение в прецедентном материале. Больше того, принятые Апелляционным судом решения, делающие данный иск бесперспективным, до некоторой степени идут вразрез с решением высшего суда страны, принятого по делу со сходными обстоятельствами, а потому Апелляционный суд может считать себя не связанным своими предыдущими решениями.

Не существует ни законом, ни общим правом установленной обязанности для суда следовать своим собственным решениям. Это правило, фактически, является традицией, однажды возникшим обычаем, которому теперь стараются некритически следовать судьи.

Только высший суд страны – Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента – должен придерживаться своих предыдущих решений, поскольку он является последней инстанцией и его решения пересмотру не подлежат, их некому исправить.

Также следует иметь в виду, что в одних случаях Апелляционный суд действует как суд полного состава, т.е. рассматривает дела в присутствии всех своих членов, а в других случаях распределяется на дивизионы или судебные присутствия в количестве трех членов суда. Очевидно, что Апелляционный суд при рассмотрении дела в полном составе не обязан следовать решениям, принятым дивизионом апелляционных судей. Большее не должно следовать за меньшим.

Все свои доводы представители истца снабдили ссылками на подкрепляющие их решения высших судов королевства, включая сам Апелляционный суд.

Апелляционный суд не стал переоценивать фактические обстоятельства спора, в частности, принятие истцом выплаченной ему работодателем трудовой компенсации, но остановился подробно на самом главном: обязан ли следовать Апелляционный суд своим же ранее принятым решениям, либо, при наличии достаточных оснований, может признать их ошибочными и сформировать новый прецедент?

Апелляционный суд указал, что в его судебной практике существует достаточное количество случаев, когда суд, руководствуясь своими ранее принятыми решениями, был вынужден с сожалением отказывать в удовлетворении апелляционных жалоб и предлагать апеллянтам искать правду в высшем суде страны, т.е. путем подачи жалоб теперь уже на решения самого Апелляционного суда. Таким образом, Апелляционный суд своими руками расписывался в неспособности свершить акт правосудия, будучи скован принципом следования своим же прецедентным решениям.

Когда подобное случалось, высший суд – Апелляционный комитет Палаты лордов Парламента – никогда не высказывал позицию о том, что такой подход Апелляционного суда к судопроизводству ошибочен и что Апелляционный суд должен самостоятельно, своими решениями исправлять свои же собственные ошибки, а не пересылать их для исправления в высший суд. Наоборот, последний в своих решениях неоднократно подчеркивал, что принцип связанности Апелляционного суда своими решениями незыблем.

Естественно, что данная доктрина применяется только по отношению к тем решениям Апелляционного суда, которые не были отменены высшим судом.

Также естественно, что в разговоре о связанности Апелляционного суда своими решениями речь идет только об оглашенных в таких решениях принципиальных вопросах права, а не о случайных обстоятельствах конкретных дел.

Что лежит в основании этой доктрины? Идея о том, что в решениях суда, формирующего прецедентное право, а именно к числу таких судов относится Апелляционный суд, это право должно находить свою завершенность. Суд не может позволить себе быть непоследовательным, в противном случае судебная практика утратит свои важнейшие характеристики устойчивости и единообразия, а эволюция права будет вообще невозможна.

Вывод об ошибочности решения Апелляционного суда должен сделать не сам этот суд, но высший суд страны, который уже своим решением установит соответствующую обстоятельствам дела, справедливо и обоснованно разрешающую спор правовую норму.

Вопрос о том, в каком составе (полном или неполном) Апелляционный суд имеет больше юрисдикционных полномочий поставлен некорректно. Апелляционный суд един и неделим. Каждый его дивизион или отдельное судебное присутствие, заседающее, как правило, в количестве трех судей, является Апелляционным судом и имеет все те же самые полномочия, что и Апелляционный суд в целом. Недопустимо говорить, что заседание Апелляционного суда в присутствие шести или девяти его членов имеет больше юрисдикционных полномочий по сравнению с заседанием Апелляционного суда в количестве трех судей. Решения, принимаемые Апелляционным судом в любом составе, полностью равнозначны по своей юридической силе.

В конечном итоге Апелляционный суд сформировал свою позицию и принял решение о том, что он обязан следовать своим собственным предыдущим решениям, за исключением тех случаев, когда такое следование входит в явное противоречие с основными принципами правосудия. Три исключения из указанного правила сформулировал Апелляционный суд:

при наличии двух конфликтующих между собой решений Апелляционный суд должен определиться с тем, какому из них он будет следовать в целях достижения максимального правосудного эффекта при рассмотрении конкретного дела;

Апелляционный суд не может следовать своему решению, которое находится в противоречии с решением высшего суда страны, хотя, возможно, высшим судом и не отменено прямо и непосредственно;

Апелляционный суд не может быть связан своим решением, принятым с игнорированием нормы закона или правила, имеющего силу закона.